Ассиметрия настоящего
Удивительное дело асимметрия языка: мы говорим о внутреннем мире словами, взятым от другого в момент его восприятия нас как внешнего существа, в повседневности - языком реакции, но не познания. Изменчивым, быстро меняющимся и все же однообразным в своей направленности. Посему внутренний монолог несет собой тень другого, с его наивной властностью и дефицитом осознанности. Возможно, наше я-описание (не хотелось бы называть его пошлым словом идентичность) изначально асимметрично: на нас реагируют, преимущественно как предмет, который вызывает помехи, если сдвинулся с места; периодически - как на приятный, но условный ресурс; редко - как на человека.
Последнее вызывает вспышку наивных сомнений, поскольку обусловлено настроением очеловечивающего нас и его угрозой для нас, как в прошлом, так и будущем. Все это порождает чувство недостаточности всего, что исходит от родителя - и по началу оно направлено к нему, и лишь позднее - к себе. Так асимметрия настоящего оказалась рядом - сначала как улика против другого, самого близкого и одновременно отсутствующего, неспособного понять-поддержать-быть рядом, в конечном счете - Быть вместо нас, когда у нас это не получается. Вначале эта улика была раной, переживанием, свидетельствующем о его вине и нашей оправданности. И такой ход мыслей был для нас достаточен: он создавал некую убедительную очевидность, помогающую маскировать чувство себя.
Однажды, когда одиночество превращается в присутствие, приходит понимание, что другой - даже самый хороший - не способен быть вместо нас. Ожидая от него бытия вместо нас - получаем имитацию, кукольность, фрагментарный гротеск, идеализацию... все что угодно, но только не нас самих. Тоже самое от нас к нему: попытка продублировать другого собой оборачивается спектаклем, насыщенным эйфорией, аплодисментами, подозрительностью, признаниями со сцены, суфлерством и... трудно скрываемым ожиданием занавеса, за которым и начнется настоящее.
В такой момент - когда все актеры, и плохие и хорошие, взявшись за руки, улыбаются аплодисментам - возникает предчувствие чего-то еще, незаметного, но важного. Несколько секунд до занавеса и минута после окончания спектакля. Именно в это время - они те, кто был персонажем. Но персонаж уже умер, но некоторое время продолжает жить актер, который дарит поклон публике и обменивается взглядом с коллегами. И вот, в еле заметные секунды падения занавеса, умирает-исчезает актер. Появляется задумчивое лицо человека, который говорит что-то себе и проводит ладонью по лицу, словно смахивая нечто. Это лицо трудно увидеть, его стараются унести за сцену, спрятать, сделать незаметным.
Притягательной неясностью жеста ладонь-лицо намекая на настоящее, которое располагается по ту сторону сцены. Откуда они приходят и куда они снова возвращаются. Путь их неизменно лежит через гримерную с ее зеркалом, перед которым они - множество раз - смотрят, но видят другого, выдуманного другим и забывают себя, касаясь лица мягкой кистью и оставляя память о себе где-то в глубине глаз. Чтобы вернувшись, проделать - снова перед зеркалом - обратное действие. Чувство ненастоящего - раскрашенное и красиво говорящее, слишком убедительное, чтобы быть принятым всерьез. Нас завораживает мелькание, суета, движение - без которых ненастоящее перестает быть приманкой. Но именно в момент остановки проглядывает настоящее - которое является скорее актом надежды или даже веры с нашей стороны. В эти секунды соединения надежды и настоящего ненастоящего появляется человек. Достаточно нажать кнопку пауза фильма и сделать - крупным планом, желательно черно-белый - снимок того, кого мы считали актером. Получим удивительный шанс не просто увидеть человека, а оказаться с ним у зеркала в гримерной, в то самое время. Встретиться глазами. Но как далеко мы готовы пойти с ним? Если мы сами играем в него...
Да, нас никто не торопит - когда в мягком кресле зрителя, арендованном нами на полтора часа, мы облегченно аплодируем тому, кто показывает (дарит?!) нам жизнь. До занавеса, после которого каждый из нас возвращается в свою гримерную. К зеркалу и кистям...
