Замок безымянного
Нам ничего не известно о герое «Замка» Кафки – то, откуда он пришел и для чего.
Отношения с памятью – одна из первых в серии то ли загадок, то ли просто белых пятен, которые рассыпаны автором в этом незаконченном романе. Лишь пару раз он обращается к своему прошлому, но «вспомнить» его - это прикосновение к изолированному впечатлению, которое за счет своей изоляции ярко, и в то же время он не изменяет настоящее. Во всяком случае, этого не происходит явно. Но чем тогда заполняет свою память персонаж Кафки?
Примечательно, что автор не дал герою полного имени, есть только буква К. Можно строить различные версии причин, побудивших к такому действию, но фактически автор не именует героя, он его обозначает. Такой шаг наталкивает на мысль о том, что «Замок» - это даже не исследование, а скорее слежка за человеком-знаком, помещенным в незнакомый, но узнаваемый лабиринт отношений. Интрига этого лабиринта заключается в том, что у других персонажей есть то, чего лишен К.: память, имя, место, у каждого из них своя история.
Замок – это история человека, у которого что-то случилось многомерностью. Оси координат – о которых он возможно и забыл – оказываются стерты, заблокированы, выключены в мире, в который он попадает. Как в историях про вспоминающих себя спецагентов – он оказывается заброшен в незнакомую среду (даже не социум, а скорее социальную зону), в котором ему предстоит выжить, а прежде – собрать себя.
Впрочем, здесь не все так просто. Но что значит выжить? Что значит собрать себя – для человека, который не имеет прошлого, не имеет имени, только букву?
К. обречен собирать себя из того, что ему удается получить, взять, вырвать не просто из среды, а именно из других. Более того: ему нужно не просто что-то взять из других, ему нужно сделать другого другим:
«Одно вы должны строго соблюдать, – сказал К., снова садясь на место, – ни с кем без моего позволения вы разговаривать не должны. Я здесь чужой, а раз вы – мои старые помощники, то и вы тут чужие. Поэтому мы, трое чужаков, должны держаться вместе…»
Причем сделать на уровне сговора, вербовки, связывания и другого и себя узами, которые… обречены на разрыв, поскольку замок оказывается сильнее. Являются ли попытки выстроить альтернативный замок единственной имеющей смысл деятельностью? Этот вопрос лишен смысла простым действием: замок называет К. – землемером. Именно называет, но не принимает за «землемера»:
«…А если они считают, что этим своим безусловно высокомерным признанием его звания они смогут держать его в постоянном страхе, то тут они ошибаются: ему стало немного жутко, вот и все.».
Что остается К.?
Некто анонимный, до конца не отслеживаемый дал-выбрал-назначил «имя», которого нельзя и не брать, и нельзя и брать. К. остается связан с этой двойственностью, она лишает его постоянства места, отношений – да и, по большому счету, - лишает чувства себя. Эта двойственность может удерживаться где-то на поверхности сознания, а может проникнуть вглубь.
К. оказывается в ловушке: с одной стороны, он не знает, кто он (или скрывает от себя), с другой – получаемое от окружающих знание о себе представляет собой своего рода займ, который опять же принадлежит замку.
Но вот в чем усмешка или слеза Кафки: собирание себя К. большей частью состоит из недосказанного и несказанного, по этой причине, сопряжено с не только с риском непостоянства и даже иллюзорности, но с ощущением обреченности на зависимость в любом случае. Неужели Кафка идеализирует обреченность?
Да, можно сказать нечто вроде «Замок в романе выступает как нечто притаившееся, вездесущее, присутствующее в каждом персонаже, будь то хозяйка постоялого двора, слуги». Замок как похититель личностей, кукловод? Но такая формула выглядит застывшей и попахивает школьным учебником. Она не передает ни гаммы оттенков (впрочем, не особо богатой – но не в этом дело), ни – самое интересное – их игры.
Например, что можно сказать о времени К.? Есть ли оно у того, кто обозначен лишь буквой и не помнит себя? Чьи «помощники» - по признанию одного из них - подосланы чиновником замка с целью намека на несерьезность «землемерия» - причем намека не одноразового, а как бы протяженного. Намека как слежки, слежки – как намека.
Время К. наполнено смесью – или букетом? – одиночества, слабости, надежды, усталости, доверчивости, наивности, ожидания, напора, в центре которых - потерянность с удивительным оттенком. Возможно, она является единственным переживанием, изнутри подтверждающим его существование. Неким звуком из прошлого, которое своей импульсивностью и слепой тревогой восстанавливает историю, хотя и напоминает то ли о печальной потере, затуманившей рассудок; то ли о радости, которую испытал маленький К., когда смог залезть на ограду забора.
Здесь мы касаемся вопроса о памяти, который задали в начале наших рассуждений. Память отделена от К., он напрямую не обращается к ней, но она обращается к нему – в моменты опознавания новых людей, в моменты проживания оттенков совместности:
«…И потекли часы, часы общего дыхания, общего сердцебиения, часы, когда К. непрерывно ощущал, что он заблудился или уже так далеко забрел на чужбину, как до него не забредал ни один человек, – на чужбину, где самый воздух состоял из других частиц, чем дома, где можно было задохнуться от этой отчужденности, но ничего нельзя было сделать с ее бессмысленными соблазнами – только уходить в них все глубже, теряться все больше…».
А что, если игра памяти К. с К. составляет неявный план «Замка»? Игра памяти – или же К. с сами собой?! – проявляется в ярком сочетании «беспокойная совесть» в размышлениях К. после получения им первого письма:
«…сказано об этом было с тонкостью, и только человек с беспокойной совестью – именно беспокойной, а не нечистой! – мог это вычитать в трех словах, касавшихся его приема на работу: «как вам известно»».
Что же тогда настоящее для К.? Двойственность? Сцена игры с памятью – невидимкой, и одновременно странно знакомой вкусом присутствия кого-то еще:
«...Письмо было неодинаковое, в некоторых фразах к нему обращались как к свободному человеку, чью личную волю признают, – это выражалось в обращении и в той фразе, где говорилось о его пожеланиях. Но были такие выражения, в которых к нему скрыто или явно относились как к ничтожному, почти незаметному с высокого поста работнику, будто высокому начальству приходилось делать усилие, чтобы «не терять его из виду»».
Игра памяти, как нить бусины, собирает мозаику эпизодов «Замка» - вроде бы случайных.
Очарование посланником Варнавой:
«Одет он был почти что во все белое, и хотя платье было не из шелка – как и все другие, он был в зимнем, – но по мягкости, по праздничности это платье напоминало шелк. Лицо у него было светлое, открытое, глаза сверхъестественно большие. Улыбался он необыкновенно приветливо...»
и разочаровании им же:
«…К. ничего ответить не мог. Значит, все это обман, подлый, низкий обман, а К. так ему поддался. Околдовала его узкая, шелковистая куртка Варнавы, а сейчас тот расстегнул пуговицы, и снизу вылезла грубая, грязно-серая, латаная и перелатанная рубаха, обтягивавшая мощную, угловатую, костистую грудь батрака…».
Но, впрочем, почему мы говорим только о памяти? Пространство со-общения, в котором находится К., имеет особенность, к которой трудно подобрать однозначное прилагательное. В диалоге с К. Ольга говорит следующее:
«…А найти середину между этими крайностями, то есть правильно оценить письма, вообще невозможно, они же непрестанно меняют свое значение, они дают повод для бесконечных размышлений, и на чем остановиться – неизвестно, все зависит от случайностей, значит, и мнение о них составляется случайно…».
Оказывается письмами распоряжаются не только посланники, но и их окружение. Поиск должностного лица – Кламма – постепенно теряет смысл, поскольку обнаружить Кламма не возможно, он ускользает, дело оказывается не в нем, хотя как фигура он остается где-то на горизонте. Но вместо него – особенно в разговоре с Ольгой и ее рассказе про стояние родителей с целью получить прощение – вырисовывается не образ, а скорее пространство обращенности, к которому направлены намерения, надежды всех без исключения персонажей. Это некий коллективный разум (или миф?!), состоящий из клубка поступков, подозрений, просчетов, самомнений, интриг и много другого.
Анонимность отношения к себе персонажей «Замка» если не гарантирует веру в его справедливость, но во всяком случает бронирует место в душе жителей для его присутствия.
Совершенен ли этот разум (миф?!)? Во всяком случае он анонимен и этой несовершенной, случайной анонимностью он силен. Эпизод в коридоре, когда К. видит то, чего нельзя ему видеть: как слуги, доставляющие на тележке дела чиновникам замка, рвут на куски дело, которое осталось не востребованным. Имеет ли здесь смысл поиск персоны, начальника смысла? В среде, где играют все и (неужели?!) как хотят-могут, но в то же время оставаясь в "замке". Интересная игра слов - зАмок - замОк.
Возможно, что К. не ищет себя – он ищет означателя. Господина? Как некой запредельной оси координат, из которой и возможно определить собственную суть, и главное – опознать других. Но господин – это не только Кламм. Это и Ольга, и Фрида, и Варнава.
Но является ли господином сам К.? Станет ли он господином, опознав себя в замке? Став причастным к созданию видимости значимости, иллюзии знака? Став стоящим за...
Кто знает...
